Тот день, когда он обнаружил, что сенситивы пожухли, начинался великолепно. Ночью прошел небольшой дождик, но ливня, как заметил, совершая обычный обход сада на рассвете, Этован Элакка, не предвиделось; воздух был прозрачен настолько, что лучи восходящего солнца, отражаясь от гранитных скал на западе, били в глаза зеленым огнем. Сверкали цветы алабандины; проснувшиеся голодными плотоядные деревья безостановочно шевелили щупальцами и пестиками, полупогруженными в глубокие чаши, расположенные посреди огромных розеток.
Крошечные долгоклювы с малиновыми крыльями порхали, как ослепительные искорки, между ветвей андродрагмы. Но поскольку в Элакке было сильно развито предчувствие дурного — ночью он видел нехорошие сны со скорпионами, дхиимами и прочей нечистью, что копошилась на его земле,— он почти не удивился, наткнувшись на злосчастные сенситивы, почерневшие и скукожившиеся от неведомой болезни.
Все утро до завтрака он работал в одиночестве, угрюмо вырывая поврежденные растения. Они были живы, но из-за сильно пострадавших отростков спасти их не представлялось возможным, поскольку увядшая листва никогда не восстановится; а если он попытается их подрезать, то нижняя часть все равно погибнет от боли. Потому он и вырывал их десятками, с содроганием ощущая, как они корчатся у него в руках, а потом соорудил из них погребальный костер. Вызвав к посадкам сенситивов старшего садовника вместе с рабочими, Этован Элакка спросил, знает ли кто-нибудь, что привело растения в такое состояние. Но никто не смог ничего сказать.
Происшествие повергло Этована Элакку в уныние, но не в его обычае было надолго опускать руки, и уже к вечеру он раздобыл сотню пакетиков с семенами сенситивов из местного питомника: сами растения он, разумеется, купить не мог, поскольку при пересадке они не выживали. Весь следующий день он высаживал семена. Через шесть-восемь недель от несчастья не останется и следа. Он расценил гибель растений как небольшую загадку, которая, возможно, когда-нибудь разрешится, но, скорее всего, нет,— и выбросил ее из головы.
День или два спустя к первой загадке прибавилась новая: пурпурный дождь. Необычное, но безобидное событие. Все сошлись на одном: «Должно быть, меняется направление ветра, вот и заносит скувву так далеко на запад». Песок продержался меньше одного дня, а потом очередной ливень смыл все дочиста, заодно с воспоминаниями Этована Элакки. Но нийковые деревья…
Через несколько дней после пурпурного дождя Элакка наблюдал за сбором урожая плодов нийка, когда к нему подбежал старший десятник, худощавый невозмутимый гэйрог по имени Симуст. Он находился в состоянии, которое применительно к Симусту можно было назвать крайним возбуждением: змееобразные волосы растрепаны, раздвоенный язык мелькал так, словно норовил выскочить изо рта. Гэйрог закричал:
— Нийк! Нийк!
Серовато-белые листья деревьев нийк имеют форму карандаша и располагаются вертикально редкими пучками на окончаниях двухдюймовых побегов, будто внезапный удар электричеством заставил их встать торчком. Само дерево очень тонкое, а ветки настолько немногочисленны и корявы, что такое положение листьев придает нийку забавный колючий вид, благодаря чему его невозможно ни с чем спутать даже на большом расстоянии; но когда Этован Элакка побежал вслед за Симустом к роще, то разглядел еще за несколько сотен ярдов нечто, с его точки зрения, невообразимое: на всех деревьях листья свисали вниз, будто это были не нийки, а какие-нибудь плакучие танигалы или хала-тинги!
— Вчера они были в порядке,— пояснил Симуст.— И сегодня утром тоже! Но сейчас… сейчас…
Этован Элакка достиг первой группы из пяти деревьев и положил руку на ближайший к нему ствол, показавшийся необычно легким. Он толкнул дерево, и оно качнулось. Сухие корни легко вывернулись из почвы. Он толкнул второе, третье…
— Листья…— добавил Симуст.— Даже у мертвого нийка листья повернуты вверх. А тут… Ничего подобного мне видеть не доводилось.
— Неестественная смерть,— пробормотал Этован Элакка.— Это что-то новое, Симуст.
Он бросался от группки и группке, опрокидывая деревья; после третьей перешел на шаг, а на пятой опустил голову и еле переставлял ноги.
— Умерли… все умерли… все мои красавцы-нийки…
Погибла вся роща — обычным для нийков образом: стремительно, потеряв свои соки через пористые ветки… Но нийковая роща, засаженная ступенчатым способом по десятилетнему циклу, не должна была засохнуть целиком, а странное поведение листьев оставалось необъяснимым.
— Надо известить сельскохозяйственного агента,— сказал Этован Элакка,— А еще, Симуст, пошлите кого-нибудь на ферму Хаги-дона, и к Нисмейну, и еще к тому… как его… возле озера, чтобы узнать, что происходит с нийками у них. Интересно, это болезнь?
Но у нийков не бывает болезней… какая-нибудь новая, а, Симуст? Наваливается на нас, как послание Короля Снов?
— Пурпурный дождь, господин…
— Немного цветного песка? Какой от него может быть вред? На той стороне ущелья такой дождь льет раз по десять в году, но там его и не замечают. Ох, Симуст, нийки… мои нийки!..
— Это пурпурный дождь,— твердо заявил Симуст.— Он совсем не такой, какой бывает на востоке. Он другой, господин, ядовитый! Он убил нийки!
— И сенситивы тоже? За два дня до того, как прошел?
— Они очень нежные, господин. Возможно, они почувствовали яд в воздухе, когда приближался дождь.
Этован Элакка пожал плечами. Может, так оно и есть. А может быть, ночью прилетали метаморфы из Пиурифэйна на метлах или каких-нибудь волшебных парящих машинах и наслали на землю некие гибельные чары. Может быть. В мире, состоящем из «может быть», все возможно.
— Что толку строить догадки? — горько спросил он.— Мы ничего не знаем. Кроме того, что нийки погибли и сенситивы тоже умерли. Что дальше, Симуст? Кто следующий?
Глава 12
Карабелла, весь день напролет смотревшая в окно двигавшегося по унылой пустоши парящего экипажа, будто надеясь силой своего взгляда увеличить его скорость, вдруг воскликнула с неожиданным ликованием:
— Смотри, Валентин! Кажется, пустыня и вправду заканчивается!
— Вряд ли,— отозвался он.— Наверняка придется ехать по ней еще три или четыре дня. А может, и все пять, шесть, семь…
— Неужели ты даже не взглянешь?
Он отложил ворох донесений, которые просматривал, выпрямился и выглянул в окно поверх ее головы. Точно! О, Божество, да там зелень! И не сероватая зелень корявых, пыльных, упрямых и жалких пустынных растений, а яркая, нежная, присущая подлинной маджипурской флоре, пронизанная энергией роста и плодородия. Наконец-то зловредный дух Лабиринта остался позади, и королевский кортеж выбирается с безрадостного плоскогорья, на котором расположена подземная столица. Наверное, приближаются земли герцога Насимонта — озеро Айвори, гора Эберсинул, огромные поля туола и милайла и особняк, о котором Валентин столько слышал…
Он положил ладонь на узкое плечо Карабеллы, погладил по спине, одновременно разминая ей мышцы и лаская. Как хорошо, что она снова с ним! Она присоединилась к процессии неделю назад у развалин Велализиера, где они вместе ознакомились с работой археологов, которые занимались раскопками огромного каменного города, оставленного метаморфами пятнадцать, а то и двадцать тысячелетий назад. С ее появлением утомленный и подавленный Валентин заметно приободрился.
— Ах, миледи, как одиноко было в Лабиринте без вас,— нежно сказал он.
— Жаль, что меня там не было. Я ведь знаю, как ты ненавидишь это место. А когда мне сказали, что ты болен… о, я чувствовала себя такой виноватой, и мне было так стыдно, что я далеко, когда ты… когда…— Карабелла покачала головой.— Будь это в моей власти, я оставалась бы рядом с тобой. Ты же знаешь. Но я пообещала, что буду на открытии музея в Сти, а…
— Да, конечно. У супруги короналя есть свои обязанности.
— Так странно: «супруга короналя»… Маленькая девочка-жонглер из Тил-омона ходит по Замковой горе, произносит речи и открывает музеи…